Каждый месяц в нашей стране регистрируются случаи гибели детей от менингококковой инфекции. По мнению экспертного и пациентского сообщества, взять ситуацию с менингитом под контроль возможно только при помощи внедрения плановой вакцинации: такая мера уже показала свою эффективность в ряде российских регионов. Кроме того, согласно проведенному опросу, большинство родителей детей до 6 лет и тех, кто готовится ими стать, (82,2%) считают необходимым или желательным включение прививки против менингококковой инфекции в Национальный календарь профилактических прививок (НКПП).
Чем опасен менингит?
По данным Роспотребнадзора, в 2022 году наблюдалось увеличение заболеваемости генерализованной формой менингококковой инфекции в два раза по сравнению с 2021 годом. На 16% выросла заболеваемость менингококковой инфекцией в январе – мае 2023 г. по сравнению с аналогичным периодом 2022 г.
Менингококк занимает первое место среди причин смерти у детей от инфекционных причин. Это единственная инфекция, которая может унести жизнь ребенка меньше, чем за сутки, и поэтому нельзя допустить возрождения этой вакциноуправляемой болезни.
Летальный исход в первые 24 часа от начала генерализованной формы менингококковой инфекции фиксируется более чем в 60% случаев. Это связано с тем, что стремительно развиваются внутричерепные и внечерепные патологии, каждая из которых сама по себе уже может приводить к летальному исходу. Терапия острого периода инфекции и гнойного менингита требует наличия высокотехнологичного оборудования, дорогостоящих медикаментов и расходных материалов, наличия квалифицированного персонала, привлечения смежных специалистов. Применение современных методов терапии позволяет снизить летальность, но, к сожалению, не предотвращает инвалидизацию. Последствия заболевания крайне тяжелые – физические, неврологические, психологические».
Болезнь передается воздушно-капельным путем при кашле, чихании или при тесном контакте. У менингита нет специфических ранних симптомов – они схожи с проявлениями ОРВИ. Это часто приводит к неправильному диагнозу, особенно у младенцев и маленьких детей, не оставляя достаточного времени для адекватного лечения этой инфекции. Но даже своевременно начатое лечение не дает гарантии, что ребенок выживет или не станет инвалидом. Единственный способ защитить его от летального исхода или инвалидности – вакцинация.
Эти две жуткие истории родителей, которые потеряли детей от менингита, были озвучены в ходе круглого стола Всероссийского союза пациентов 26 марта 2024 года.
История Яны Савченко
Здравствуйте, меня зовут Яна, я мама уже четверых детей, и это прекрасно, но шесть лет назад мир в одночасье просто рухнул. Зимние каникулы, мы в Санкт-Петербурге, шестого числа было все прекрасно, все замечательно, мы прыгали, скакали, были на форуме собак, пришли в 11 часов, вернулись домой. И, соответственно, седьмого числа мы должны вернуться были в Москву, 7 января, в Рождество. Моя мама попросила, чтобы мы вернулись. И в шесть утра мы проснулись с того, что я чувствую, что у моего ребенка лихорадка. То есть ее трясло, я говорю – ты замерзла? Она говорит – да, но у меня были открытые окна, потому что я сплю всегда с форточкой открытой, я думала, что она… Я потрогала, у нее нет температуры, но у нее была жуткая лихорадка, она говорит – мне холодно.
Я закрыла окна, после чего два раза у нее была рвота, без какого-либо… Просто рвотные массы, без белой, без какой-либо еды. Дальше я начала смотреть, что у нее температура начала подниматься, у меня не было никаких лекарств, я попыталась ее сбить, нажимая на точечки на ноге, я сбиваю так. И она говорит – мам, поехали, пожалуйста, домой, я хочу домой в Москву. Я вызвала такси, мы доехали до Ленинградского вокзала, я купила Нурофен, купила градусник, мы сели, я померила, у нее была температура 39. В принципе, она меня не смутила, потому что это ей было пять лет и семь месяцев. Это, в принципе, ее температура стандартная, это классическая ее температура. У нее не было меньше температуры, то есть, если у нее при каком-либо заболевании, вирусном заболевании, температура всегда достигала вот этих 39, 39,5.
Я ей дала Нурофен, измерила, дала Нурофен, мы уснули, проснулись мы в час, она попросила меня пить. Я говорю – будешь ли ты есть? Она говорит – нет, я хочу хлеб. Но меня не смутило, так как я не знала, необразованная мама на тот момент была, меня не смутило то, что она, в принципе, лежит в одной позиции, то есть, в позе, по сути, легавой собаки. То есть, ноги под себя поджаты, но при этом она могла еще двигаться, потому что она попила, у нее были сухие губы. И я увидела… То есть при таком расстоянии я не увидела, когда ты смотришь очень близко, то можно увидеть у нее вокруг глаз полопаны такие капиллярчики, как будто иголочкой потыкали. Я это увидела, но я, опять же, в силу своей необразованности не поняла, что это такое, потому что я думала, что у нее от высокой температуры полопались капилляры, так как тоже у меня эта есть история.
Я ей дала Нурофен, это уже было в полвторого или в два часа дня, дальше она попыталась уснуть, и все, и я понимаю, что ближе к трем часам у нее температура уже становится 41. И у меня началась уже подниматься паника, как у любого человека, собственно, как у любой мамы. Я подбегаю к проводникам, говорю, первое, что пришло в голову в таком состоянии, я говорю – дайте мне водку, мне нужно растереть ребенка водкой. «Что случилось?», у меня у ребенка температура 41.
И около 16:00 или в 16:30 должна была быть остановка Тверь, и, соответственно, весь вагон начал бегать, прыгать, потому что я начинаю скакать, говорю, мне нужно, дайте мне что-нибудь, сбить эту температуру. Подходит командир поезда и сказал, что я вас дальше не повезу, потому что ребенок с высокой температурой, я вас высажу, будьте готовы. Я говорю – не вопрос, конечно, хорошо. Остановка Тверь, заходят врачи, фельдшера, посмотрели, я говорю – проверьте ее, осмотрите ее полностью. Они посмотрели, сказали – горло слишком красное, это 100% ангина, высокую температуру дает ангина. Я говорю – вы ее проверьте, вы возьмите ее, проверьте, что это такое. Они говорят – ну, что, ангина, надо лечить. Я говорю – хорошо, мы готовы выйти. Они говорят – мы можем вас забрать, естественно, мы не будем отрицать этого, пожалуйста, но у вас есть выбор, через два с половиной, три часа будет Москва, Москва – это, собственно, ваш город, если вы сейчас с нами не едете, мы не высовываемся, мы не выходим, то вас встречают фельдшера скорой помощи и отвозят вас в больницу. Я говорю – вы мне скажите… Это слышали все в купе, и все, кто был рядом, все это абсолютно слышали, и я говорю – вы скажите, если мы сейчас не выйдем, это действительно, мы доедем? Она так сложила ручки и говорит – мамочка, ну, конечно, я же говорю, что это ангина.
Если бы она ее взяла на руки, я думаю, что она бы все поняла, там было понятно, она сказала – мам, отпусти меня, мне больно, но она этого не сделала, они вкололи ей литическую смесь. Они говорят – вы будете подписывать? Я говорю – я подпишу отказ от выхода, они говорят – посмотрите, пока мы сейчас выйдем с вами, мы находимся, получается, не в Твери, а за городом, пока мы с вами доедем, пока мы определимся, куда вас довезут, это пройдет те же два с половиной, три часа, пока вы попадете в бокс, в больницу непосредственно, это пройдет те же два-три часа. Есть ли смысл? Я говорю – если вы даете мне гарантии, хотя какие они могут дать гарантии, но я только по тем словам, которые мне сказали врачи, я сделала отказ.
Она уже начала бредить, она мне сказала – мам, я спаслась. Я говорю – что, еще раз? Она говорит – я спаслась. Я не понимала, но подсознательно я начинаю понимать, что что-то уже не то, я скидываю, я увидела у нее определенные пятнышки неровной формы, звездочки какие-то, и они были не по всему телу, у нее не было ничего на ногах, у нее было в области паха, у нее было вот здесь вот на руке, у нее самое главное – это были глаза, то есть у нее была самая, получается, плохая форма, это которая пошла с головы.
Я скинула все эти фотографии маме, мама скинула моему врачу, моему отцу в скорую помощь, но он уже не практикующий был врач, и он, естественно, моей маме сказал – Лена, это менингококк. На что мама мне сказала – это менингит, менингококк, я говорю – в смысле, какой менингококк, что это такое вообще? Она говорит – надо девочку лечить. Но я понимала, что мама уже была тоже в состоянии неадекватном, она мне ничего не могла сказать. Мы приехали, нас никто не встретил, весь, естественно, вагон начал, зная эту ситуацию, выходить, не пропуская отца Эвелины. Он говорит – я не могу в поезд зайти, здесь нет врачей, он начал паниковать, орать – здесь нет врачей. Он увидел, что идут, как говорится, фельдшера Ленинградского вокзала, дежурный Ленинградского вокзала. Я говорю – надо ей срочно антибиотик широкого профиля и дексаметазон, срочно, вколите ей дексаметазон.
Они делают ей температуру, температуры нет, у нее 36, я говорю – срочно, где скорая, почему скорой нет, почему нас обманули, где вы? Мы сейчас вызовем. В общем, и только тогда, когда я сказала, что она не может голову нагнуть, потому что у нее уже опорожнение пошло, она какала без перерыва, врач вот этот Ленинградского вокзала, побелела, то есть она начала опускать ей голову, она ее не опускает.
И приехала скорая, начали там меня мотать, уберите, подмойте, и они поставили два диагноза, как раз гемофильная палочка и приблизительный менингококк, быстро ее отвезли на Соколиную, в больницу Соколиной горы, просто без всего сняли с нее крест, я говорю, она не снимает крест, я понимаю, что это какая-то там формальность моя, то есть это бред, к этому не привязывается, я говорю – не снимайте с нее крестик, потому что она всегда с этим крестиком. У меня ребенок достаточно в свои шесть лет понимал, кто такой Бог, и для нее это было тоже значимо, и она мне сказала – мамочка, то есть она понимала, когда ее спросили – как тебя зовут, она говорит, Эвелина. Сколько тебе лет? Она говорит – пять. Как зовут твою маму? Она все это понимала, но я не понимала, что она медленно от меня уходит, и был безумно жуткий холод, я впервые была, знаете, как в турецком сериале, вот это было про меня.
И когда пришел врач, начала расспрашивать, откуда мы ехали, что, куда, чего, и они получили результаты, и она мне подтвердила, что это менингококковая инфекция, у нее были мокрые линзы от очков, и от холода, и от слез, я говорила только одно – я вас умоляю, спасите, спасите. Я не понимала, что это такое, то есть я понимала, что такое менингит. То есть, мы знали, «не ходи без шапочки», а это совсем про другое… Я начала всем, говорю, молиться, писать во все свои сообщества, потому что я работаю в театре, в особом театре, с людьми с особенностями, я говорю – я вас умоляю, молитесь, молитесь, молитесь. Яна, что случилось? И мы пошли в храм, приехал отец, мы пошли в храм… Я говорю – пожалуйста, умоляю, пожалуйста, я не знаю, что это, я не понимаю, как это, я просто умоляю, спасите. И она ушла в 23:30, но нам сказали только в 00:25, то есть вышел врач, сказал – присядьте, я так поняла, что все были абсолютно наготове, с нашатырем и всем остальным, то есть были все люди подкреплены, до этого я тарабанила в дверь, меня посылали, сказали, отойдите, не мешайте, мы работаем с вашим ребенком, и в 00:20 вышел врач, сказал присесть, и сказал, что девочка умерла.
Я спросила, как в XXI веке при высоких технологиях мы теряем детей? Мое состояние я не буду описывать, я не хочу, мне кажется, это было просто на грани вообще помешательства. Когда я у врача потом спросила – как? Он говорит – там сгорело все, там внутри сгорело все. То есть, если бы даже при раннем обращении… у нее была самая неблагоприятная форма, которая начиналась с головы, если бы мы обратились в 06:30 утра, то да, возможно, это был шанс, но он был маленький, он сказал, что это было 2-3% из 200%.
И после этого я начала узнавать, как мы профукали, почему мы не получили эту вакцинацию, и я поняла, что ее просто нету, то есть она есть, но она была на платной основе. Почему мы про нее не знали, почему я не слышала от нашего педиатра никогда это – до сих пор вопрос. Когда я спросила нашу медсестру, с которой до сих пор общаюсь, я говорю – как вы могли упустить эти моменты и не говорить своим пациентам, что да, она существует, да, она на платной основе?
Как, почему вы об этом не говорите? Так как Эвелина ходила в детский сад, мы гуляли с огромным количеством детей, и когда я начала узнавать, 1% знали, что такое менингококковая инфекция и делали вакцинацию от менингококка. 1%, вы понимаете, какой это ужас? У меня также были вопросы к своему отцу, но так как мой отец тоже все время мне помогал, я говорю – как ты, врач скорой помощи, мог не спросить у меня, как у своей дочери, делали или предлагали ли вам эту вакцинацию?
Я просто начала бороться, мы написали огромный пост, потому что все написали, «Комсомольская правда» написали неправду, написали, что нас сняли в Твери, что нас отвезли из Твери на медмобиле в Москву. И нам пришлось обороняться и написать всю правду, что да, мы сели в поезд, да, я села, подумала, что это как обычно ее заболевание, но в Твери нам разрешили ехать дальше. Да, мы необразованные родители, если ты не получаешь медицинское образование, если у тебя нет под рукой тех людей, которые тебе хотя бы говорят об этом, то ты бестолковый и необразованный родитель, который занимается только своими делами, но не знает чуть-чуть больше, чем ты должна.
И мы написали пост, после этого с нами связались огромное количество, «Москва-24», да много кто, Антон Красовский, я записала с Анной Горбуновой, инфекционистом большое видео, которое в YouTube есть. То есть мы начали просто распространять информацию по поводу того, как такое происходит, почему мы, родители, не знаем про это ничего, почему нам про это не говорят, как это происходит. И только после того, как мы начали про это тарабанить и везде про это писать, начали появляться на бесплатной основе вакцинации в Москве. Про регионы я молчу, там вообще ужасная история, у меня много родственников живут в разных городах России, и там этого ничего нет и неизвестно, когда будет.
У нас есть свое сообщество, где собраны родители, которые потеряли своих детей разного возраста, среди этих родителей есть минимум 15-20 родителей, которые потеряли своих детей от менингококковой инфекции. От менингококковой инфекции, от менингококцемии и у всех одна история, никто не знал про эту вакцину, никто. Ни про «Менактру», ни про «Бексеро», которая делается за границей, абсолютно никто ничего не знает.
История Юлии Умаровой
Меня зовут Юлия, я из Екатеринбурга. В 2019 году мы потеряли нашего первого сына, на тот момент это был первый, долгожданный, единственный ребенок. Его звали Амир, ему был год и 10 месяцев. На самом деле прошло три с половиной года, оказывается, мне до сих пор сложно говорить, все равно больно по-прежнему.
Все началось и закончилось в один день. Он ходил у нас в детский сад, такой был здоровый, общительный, активный ребенок, ему это нравилось. Утром я отвела абсолютно здорового, улыбающегося ребенка, ночью, под утро зафиксировали его смерть. То есть все началось и закончилось меньше, чем за сутки. Как такое вообще возможно? Это просто в голове не укладывается.
Но все началось с того, что я отвела, вечером, как обычно, в районе с 5 до 6 мы забираем ребенка, хотя сад работает до 7, но мужу почему-то захотелось забрать даже раньше. Мы поехали, и видим следующую картину. Окна панорамные, большие, то есть я стою на земле и могу видеть ребенка через окно.
Играют дети, и сидит мой сын, сидит отдельно с красным лицом, как будто бы зареванный. Странно, но всякое может быть. Мы пришли, мы заходим в группу, обычно ребенок встает и бежит всегда к нам на руки, как обычно это бывает, он не встал.
Вопрос, что происходит, почему он плакал? Мне показалось просто, что он зареванный. Нам там нянечка сказала, нянечек не было уже, воспитатель был: «Он не выспался, наверное, поэтому», странно. Она взяла его за руку, вывела его к нам, я трогаю, он горячий, температура. Почему не сказали, не заметили, опустим вот эти все подробности, там на самом деле очень много негатива.
Мы его забрали, все дети болеют, всякое может быть. Поехали домой, измерили температуру, на тот момента она была, по-моему, 38,5, такая средняя, обычная при вот этих всех ОРВИ заболеваниях. Но единственное, что я никакой паники не поднимала, все дети болеют, но единственное, когда переодевала ребенка, я увидела на его теле, на животе два пятна.
То есть где-то под грудью два синих таких, как синяка что ли, кровоподтека, я не знаю, как описать. В моем понимании было, это синяки, наверное, он ударился, вдруг сотрясение. То есть у меня в этом направлении голова работает. Я позвонила воспитателю выяснить, не падал ли, не ударялся ли, ничего нет. Может быть, с кроватки спускался, там деревянный бортик, может быть, содрал, поцарапался, я такая: «Может быть, да», вроде похоже на кровоподтеки, синяки.
Но температура. Температура ладно, вроде сбили, он даже покушал, попил. То есть вся эта хронология идет с шести вечера. Семь, пол восьмого, наверное, в восемь мне показалось каким-то странным поведение. Почему, вроде температура спала, а ребенок не играет, лежит, смотрит мультики.
Решили все-таки вызвать Скорую, чтобы подстраховаться, потому что вроде чувствуешь что-то не то, но не понимаешь, что происходит. Приехали врачи, но они приехали через два часа. Когда я описывала симптомы, я назвала это не сыпью, а похоже на синяки, мне так показалось, температура и в общем-то какая-то вялость.
Они приехали через два часа, все обычные манипуляции, осмотр, горло красное, температура, вроде что-то похожее на ангину. Далее, как в прошлой истории рассказывала Яна, ладно, ангина. Обычные все манипуляции при осмотре произвели, проверили менингеальные симптомы, если я не ошибаюсь. Тогда я еще мало, чего понимала в этом, не знала этой темы абсолютно, но вроде он начал даже ходить, встал, пошел.
Вопрос мне следует: «Поедем в стационар?», я говорю: «Есть смысл? Если скажете да, мы поедем. – Вообще-то ничего особенного нет, но там тем более сейчас пик подъема», это был ноябрь, это все случилось одним днем, как я сказала, началось 12 ноября, закончилось утром 13 ноября.
«Такой пик заболеваемости, там все переполнено, будете лежать в коридоре с маленьким почти здоровым ребенком. Вам это надо? Вам это не надо». Естественно, мне это не надо. Подвели к тому, что мне же врач сказал, заверил, что ничего страшного, я, как мама, доверила своего ребенка врачу, говорю: «Конечно, тогда мы не поедем. Зачем?», и все, они уехали.
Время было, может быть, полдевятого, около девяти где-то. Проходит часа два, он засыпает, и я слышу снова стоны сквозь сон. Странно, я еще тогда ему кашу на утро готовила, как обычно, варила на кухне, возвращаюсь – нет, стонет, но спит. Трогаю, опять горячий.
Почему-то мне стало страшно в какой-то момент, я не знаю, хотя вроде температура бывает, постонет ребенок. Чувствую, ноги, руки холодные, конечности холодные. Я звоню мужу, муж уехал в ночь на работу, я ему звоню и говорю: «Слушай, что-то не то, я не знаю, не могу объяснить, но мне почему-то страшно. – Хорошо, я сейчас вернусь».
Я снова вызываю Скорую, у меня уже паника в голосе, я объясняю, что, помимо того, что была температура, конечности холодные, такое спутанное сознание. Это я сейчас правильно все называю, а тогда не могла это все правильно описать, и губы холодные у него были на тот момент.
Я растирала руки, ноги, больше не могла ничего сделать, я паниковала. Может быть, я где-то там даже нагрубила, но только лишь бы быстрее приехали. Мне сказали: «Мамочка, успокойтесь, выпейте валерьянки и ждите», все.
Удивительно, но приехали быстро, приехали через 20-30 минут, только это была не бригада Скорой помощи, а была вообще реанимация, что странно, вроде бы ничего особенного я не описала. Но приехали быстро, приехала бригада из трех человек, там вообще дальше все, как в тумане, все как-то страшно, жутко, но я сохраняла спокойствие, у нас даже больше муж, папа паникер больше, чем я.
Ребенок, его состояние, эти пятна явные. Еще я упустила момент, когда первая бригада, я же акцент делала на эти пятна первой бригаде скорой помощи. Они посмотрели и согласились с моей версией, что это ушибы. То есть врач, у нас был педиатр, потом, как выяснилось, это не фельдшер, это был прямо педиатр, она смотрит на геморрагическую сыпь, но говорит, что это ушиб, она соглашается со мной. Это я узнала только потом.
Потом, когда приезжает вторая бригада, они делают акцент не на каких-то там температурах, горло или что-то, они смотрят сразу на сыпь. Берут фонарик, осматривают каждый сантиметр тела, я вижу, что у них начинается какое-то движение, его вырывает.
Первый раз его вырвало, я думаю, отравился, что ли, или получил сотрясение, ничего у меня уже не сопоставляется. Я говорю: «Ничего, у него все домашнее, он хорошо питается, ничего не могло такого произойти», они пока ничего не говорят. Потом ему ставят капельницу, он какает. Это все однократно, рвота, стул — мы прямо с капельницей с мужем вдвоем понесли в ванну его подмыть.
Принесли, он особо уже не реагирует. Проверяют все эти менингеальные симптомы, я не помню, какая там была реакция на тот момент. Ребенок раздетый, мне просто в один момент говорят: «Заворачиваем в одеяло и едем». То есть меня никто ничего не спрашивал, посмотрели эти пятна, поставили капельницу и сказали: «Заворачиваем в одеяло и едем».
Собираемся, этот момент я тоже не помню, я просто взяла документы, взяла ребенку бутылку воды, потому что мне казалось, что он очень хочет пить. Его вырвало, ему надо попить, у меня только одно в голове. Мы спускаемся, с одним из врачей я стою у машины, пока там грузят ребенка, я тоже этот момент не помню, тоже в этой панике, и мне один из врачей, я говорю: «Что это?», он мне говорит, что менингококковая инфекция.
У меня в голове «менингококковая» слово я знаю, никогда не слышала, менингит. Я говорю: «Как? Он всегда в шапке. – Все мы думали, всегда менингит – это голова болит, это от простуды». Ладно, все, я не паникую, я же не знаю, что это за инфекция. Мы садимся, я сохраняю спокойствие, ребенок там лежит, капельница, глаза открывает, они у него закрываются.
Думаю, господи, сейчас укачает, еще уснет, он так устал, он хочет спать, он хочет пить. Я сижу, мне врачи говорят: «Мамочка, только в интернет не лезем, ничего не читаем, все. Мы, врачи, даем самые худшие прогнозы, а там идет по убывающей». Мы едем даже, реанимобиль едет с сигнализацией, у меня какая-то самозащита в нервной системе срабатывает, видимо, потому что я никогда не слышала, не знала, что такое менингококковая инфекция.
Мы едем, там пока звонки, определяют, куда едем, едем в областную реанимацию сразу, нашего города Екатеринбурга, в 40-ю реанимацию. У меня дикий шок от того, что нам не открывают двери, охранник то ли спал, то ли что, мы сначала не могли дозвониться охране, потом не могли вызывать лифтера.
У меня ребенок голый в одеяле, глаза открываются, закрываются, я смотрю на него и больше ничего не вижу. Последнее, что я видела в этом ребенке, он сказал, прошептал губами: «Мама», без звука, и отвернулся от меня, все.
Потом мы в лифте ехали, потом у меня резко его забрали, увезли. У меня шок, у меня ребенок до полутора лет не болел, я его вообще никогда от себя не отрывала, я же с ним должна идти, это же логично. Ко мне вылетает врач реаниматолог с такими глазами: «Как вы довели ребенка до такого состояния? – Что с ним? – Мы сейчас делаем все, чтобы спасти ему жизнь. – В смысле? Что случилось? Что значит спасти жизнь? Вы шутите? – Я похож на человека, который шутит. В общем сейчас придет медсестра, заполните все документы, ребенок остается здесь, вы идете домой и утром звоните».
Я звоню мужу, а он ехал за Скорой на своей машине, говорю: «Слушай, у меня ребенка забрали, я стою, мне сказали домой ехать, у меня такой шок».
Я заполнила документы все, он меня подождал там на территории, я спустилась, мы поехали домой. Нам сказали раньше утра не звонить, ничего не изменится. Мы поехали домой, час — полвторого ночи было, сидим, ждем. Причем мы даже свет не включали, мы просто сидели, что делать, не знали.
В итоге я говорю: «Давай все-таки позвоним, не знаю, вдруг уже что-то изменилось». Мы дозвонились, было три ночи, то есть мы час-полтора всего смогли выждать. Я не смогла, говорю: «Давай ты», он звонит, я слушаю разговор, и очень хорошо, что я помню, муж говорит: «Вы даете хоть 1%, что будет жить?», я же не слышала ответ, а потом мне пересказывает, что сказали, что нет. То есть нам даже не дали 1%, что он будет жить, он уже весь в этой сыпи, так нам сказали, все, больше нам ничего не сказали.
Что делать? Четыре утра, мы садимся, зачем-то едем снова на территорию этой больницы огромной, нас не пускает охранник, мы никому не можем дозвониться, достучаться. В какое-то здание постучались, нам открыл совершенно другой, не реанимационное, не инфекция, что-то другое, мы объяснили ситуацию, как нам дозвониться, мы не можем, она говорит: «Подождите».
Видимо, она дозвонилась, выходит и говорит: «Сейчас вам доктор наберет». Мы стоим ждем, раздается звонок, было так страшно, что просто кошмар, и просто говорят, что в 4:15 зафиксирована смерть. Мы привезли ребенка в реанимацию полпервого, а в 4:15 после всех манипуляций, после всех способов реанимировать ребенка, он умер.
Все, мир рухнул. Я прямо там в этом состоянии шоковом просто села, ноябрь, было холодно, я села на землю, просто кричала. Я достаточно эмоциональный человек, я эмоции свои не скрываю, я просто орала там на всю территорию больницы. Это было просто несовместимо с моей жизнью, с моими мыслями, потому что мне врачи первой скорой помощи сказали, что ничего страшного, видя геморрагическую сыпь, а через несколько часов у меня ребенок умер, жизнь закончилась на тот момент естественно.
Вот такая вот история. Меньше чем за сутки наш ребенок просто сгорел. О такой инфекции я не слышала никогда. Я, конечно, не самая умная мама, у меня нет медицинского образования, но я знала достаточно в силу того, что педиатр как-то не очень к нам относился, я старалась очень много информации изучать сама, тем более ребенок первый, много страхов. Но о менингококковой инфекции я не слышала никогда.
Я не антипрививочник, я за прививки, мы ставили все согласно календарю, но так как мы не знали о менингококковой инфекции, естественно, мы не знали никакой прививки от данной болезни, и она у ребенка моего не стояла в год и 10 месяцев. Вот и вся история.
У нас после этого родился сын, сейчас ему три с половиной года почти, и дочь, которой год и 7. Естественно, сын у нас привит уже двумя вакцинами и, естественно, у нас привита дочь. У нас немного отставание по календарю из-за определенных причин, болезней, но одну мы уже поставили. Сейчас уже совсем скоро еще одну поставим. Таким путем, на таком страшном опыте, потеряв одного ребенка, я защитила двух своих детей. Честно говоря, мне вот на хрен такой, извиняюсь за выражение, опыт нужен.
Когда я пришла к педиатру, у нас история была очень нашумевшая, у нас были СМИ, мы были по многим каналам, потому что у нас шло следствие непосредственно с первой бригадой скорой помощи, у нас очень громкая история. Я, к сожалению, не смогла закончить эту битву, назовем это так, потому что у меня появились детки, и меня просто бы не хватило.
Я не могу смотреть в глаза этим нелюдям, которые смотрят на меня, нагло врут, дают показания одни, делали совсем другое, меня на это не хватило.
Но, когда я пришла к педиатру уже со вторым сыном, медсестра не могла смотреть мне в глаза после этого, голову не поднимала. Когда я сказала врачу, нашему педиатру, что я хочу привить своего ребенка, второго сына, от менингококковой инфекции, на тот момент ему исполнился год. Я знаю, что она с девяти, это я знаю, я сама изучила досконально этот вопрос. Про серотипы, про всю эту статистику, я знаю все, от чего какая вакцина и где она берется.
Я пришла, просто мне нужно было узнать, где и как у нас это делается, остальная мне информация была не нужна, на что, ребенку год, он мне сказал: «Зачем вам так рано? Года три исполнится, поставите». Окей, все, у меня вопросов к вам нет, дальше я сама. С тех пор мы переехали, сменили поликлинику и лечащего, педиатра в том числе.
В тексте описан личный опыт автора
890 просмотров